После семинара болею. Простуда, грипп или вирус не знаю толком что. Надорвалась слегка. Или перекупалась …
Или если смотреть глубже — какая-то глубинная неудовлетворенность, сидящая в моей груди теснит меня. Причем на эмоционалку тоже отдается. Слезятся глаза, плакать хочется.
Что именно?
Дышать тяжело.
Дыхание. Пневмония. Когда-то в раннем детстве у меня было очень много легочных болезней, больницы, одиночество…
Но вот сейчас вдруг — к чему бы это?
При том, что я с расстановок уехала в состоянии, что с мамой я наконец-то разобралась. У меня изменилось к ней отношение.
Утром 9го я пришла молоть кофе в дом к брату для семинаристов-тамасов и там была моя мама. Я молола кофе, а мама сказала — ты можешь попить кофе здесь. Я сначала по инерции отказалась — думая — там же люди — они ждут меня, и к тому же мама не пригласила меня формально ( с точки зрения фразы, которую она сказала),
но пройдя полдороги я поняла — что это же семейные расстановки и не правильно было отказываться. Отнесла кофе и вернулась. Мама как раз наливала себе чай.
Причем на столе стояло два стакана.
И дальше она рассказывала мне про войну, про день победы, в который она была в Москве, как последний год войны они жили в подмосковье, и Бэла ездила в Москву работать,(причем экономистом)
что бабка была сварливая, и разговаривала только на идиш, что сначала ее злило, поскольку сначала моя мама идиш не понимала. Как в июне 1945 они приехали с Лизой в Питер и город был пустой и ей было очень обидно за город. Как коньки, передавались из поколение в поколение, увозились в эвакуацию, и когда в подмосковном селе, где она на них каталась в лесочке кто-то за ней погнался с криками- снимай коньки — она убежала, а потом каталась на них в Питере, потом отдала их Жене, потом на них катались мальчики и так далее…Я сидела, слушала все это, у меня наворачивались слезы на глаза, она их возможно не видела, но, какое-то щемящее чувство любви к своей маме проникало в меня.
Потом узнав, что она натерла ноги я принесла ей свои экки, но она отказалась, и нашла себе другие ботинки.
У меня изменилось к ней отношение. И это собственно суть.
Потом была расстановка. Поскольку вечерняя была очень тяжелая, я уже боялась ставить снова. Но что характерно, не смотря на мучительность мы прошли кризис. В середине которого я — взмолилась — черт подери, ищите же импульсы внутри, иначе я не смогу ничего сделать. И все пошло. Эти тамасы, точнее на этом семинаре — кататоники — наконец-то зашевелились. И пришли к разрешению.
Потом была вторая расстановка.
Это была практически моя расстановка.
Ирина поставила меня собой.
И я стояла и смотрела в окно. На мопед. Тамасично. Никуда больше я не хотела смотреть., никуда больше я не хотела двигаться. И у меня всплыл образ, о том, что там, за окном, может появиться Гена. Как когда-то на семинаре Край Вечности, я уже почти не ждала его, но он приехал. И сначала появился в окне.
Ирина вспомнила про первую любовь.
Безнадежно утерянную. И я понимаю, что я стою и смотрю на то, там и тогда и здесь и сейчас. Жду его там и тогда. И здесь и сейчас. Мы ставим к окну Наташку. Она смотрит на мопед. Я смотрю на себя стоящую там и тогда и жду здесь и сейчас.
Я жду и при этом не верю, что он придет.
И тут открывается дверь и входит Гена и садится рядом с окном. Но я смотрю в окно. И он уходит.
И до меня докатывается — он ушел.
Потом Наташка уходит к мопеду и начинает ездить под окнами и я понимаю, что так же езжу туда-сюда, чтобы не чувствовать этой невыносимой печали. Не ждать больше того, в чем я уверена, что не придет. И вот я уже смотрю на машину, возникает рассказ про самолеты….
Наташка приходит и забирает меня к мопеду.
Потом она учит Ирину кататься. Ирина счастлива. По дороге к ним привязываются двое мужчин.
Все вроде хорошо. Но! Расстановка не завершена. Я все еще стою и безнадежно смотрю.На мопед, на машину, на самолет. Или езжу на всем этом.
Но не вперед, не в будущее.
Т.е. когда я пытаюсь смотреть в будущее я вижу там ту же машину.